ладно

Вчера возвращалась с работы, соседи – пять человек – стояли на крыльце. Бабушка Маша, тетя Валя и дядя Коля, Нина Андреевна и ещё одна соседка, имени которой не знаю.

– Чего это? – я спросила.

А дядя Коля, которому два года назад 65 лет отмечали, сказал:

– Стоим, как дети любуемся радугами.

Ладно. Я не обернулась даже, мартышка. Только вечером в ленте у Альфреда Микуса увидела эти радуги.

Ладно. Я под ноги смотрю. Сегодня вышла с работы и ахнула. Был там у нас маленький кусочек настоящей булыжной мостовой. И вот булыжник вдруг (когда успели?) заменили ровненькой плиткой.

Ладно, чего жалеть? Я подумала-подумала, взяла и выкинула наконец белые туфли. От El naturalista, которую в Минске уже давно не продают. Много лет назад покупала, за 500, как сейчас помню, тысяч. Деньги даже по нынешним временам. Я недавно мокасины красные купила от Tamaris. Кожа мягенькая, снаружи и внутри, и тоже за 500 тысяч.

Белые бедные туфли служили мне верой и правдой. Много лет спасали мои ноги, которые постоянно меня куда-нибудь да носят (или голова всё-таки носит? или пятая точка?)

Ладно. Даёшь плитку и красные мокасины!

Хорошо, что хорошие туфли стоят дешевле. Сейчас, когда я зарабатываю больше, чем много лет  назад.

Жорка будет жареную

На ужин, на гарнир собиралась готовить сегодня молодую картошку. Сначала думала просто сварить, потом решила пюре делать. Но Люба сказала:

– Жорке надо пожарить.

Я переживала: слишком крупно режу, а, может, мелко? Потом выбросила её в масло на сковородку и хотела даже позвать Любу, чтобы готовила сама, чтобы ребёнок точно поел. Ну вот что, скажите, за ерунда? Если уже даже на таком уровне сомнения...

Набралась смелости, пожарила картошку, как обычно.

Племянник съел всю тарелку. Сначала вилкой, потом руками. На диване сидел, тарелка с картошкой тоже на диване стояла – на икеевской подушке для стула. Нигде ни пятна не оставил, ни крошечки.

Аккуратист, в маму.

Чую, будет скоро одним из моих главных героев.

Жорж справа. Слева – Даниэль, племянник немецкий.

ну, конечно, женюсь!

Когда спускалась в метро, что-то белое и твёрдое вдруг посыпалось с неба и заударялось в ступеньки. Я так испугалась, что вскрикнула. А это были карамельки клубничные. Кто-то выбросил горсть из свадебной машины.

неправда про любовь

Сижу читаю про баланс белого, а мечтаю о балансе между счастьем, которое общепринято, и тем, которое есть.

Вместо того чтобы работать, отдыхаю. Вместо того чтобы отдыхать, – учусь. Вместо того чтобы учиться, – работаю.

Вспоминаю – как-то мы в Риме ночью заблудились. Поругались очень, споря. в какую сторону правильно идти домой. Шли куда-то (дорога была верная, но тогда мы об этом не знали) и злились друг на друга. И дошли неожиданно до четырёх фонтанов.

Середина ночи. Только мы. Тишина, темнота, шум воды и свет ламп, которые скульптуры освещали...

Мы тогда наперебой стали восхищаться, а, может быть, мы молчали. Не помню. Мне и так, и так вспоминается.

Не помирились. Ругаться не перестали, но другие стали всё-таки.

Я сейчас вам страшную вещь скажу. Всё, что я до этого про любовь писала, – неправда. Всё не так, а как – не знаю. Очень хочу в этом разобраться, но я в этом не разбираюсь.

Это Колизей. Ни один из четырёх фонтанов я не фотографировала почему-то

мой дом, не моя крепость

Крепость – камни.

Из какого окна ни смотри – ров с водой, за рвом – степь, в степи – враг. За врагом надо следить постоянно, даже звёзды заметить нет времени.

Любимый мужчина носит латы. Вечером точит меч.

Домик – стены.

На столе у компьютера – свечка и крем для рук.

На холодильнике – тюбик оксолиновой мази и крошки от хлеба.

В изголовье кровати – лампа, будильник, «Нёман».

В ванной – вода на полу.

Из душа выходишь в одном полотенце.

В комнате пахнет спящим ребёнком.

И точить нужно только коньки.

наверное, ему не надо было везти ее на море

С тех пор как они познакомились, он всё время планировал отвезти её на море.

Через 12 лет получилось.

На море он всё время проводил на пляже. Она нет.

Она не купалась (стеснялась уже начинающего стареть тела) и не загорала (вредно). Сидела в номере, читала, считала дни до пенсии. Только вечером, надев шляпу с цветком, выходила к нему.

Они немного стояли на берегу, слушали плеск воды. Он говорил: «Зайди, хоть ноги намочи!» Она стеснялась бледных ног.

Ужинали на террасе отеля. Она сидела спиной к морю, он – лицом, мимо неё смотрел на воду.

Делились, она – впечатлениями, он – дальнейшими планами.

Перед сном опять стояли на берегу.

У моря всем становится понятно, что оно было всегда и всегда будет. Поняла и она, пока смотрела вечерами на ровную гладь молочного цвета, что всегда надо будет уходить в сторону или в ванную, когда он звонит жене.

не работаю

У меня столько работы! Но мы заказали две пиццы на wkusno.by, взяли плед и ушли на пруд. Ужинали, отмахиваясь от комаров. А потом два почти часа стояли на берегу и смотрели, как две водяные крысы ели, хрумкая, цветы кувшинок и плавали друг за другом между мусором и запрудившими пруд широкими листьями. Крысы были большие, резвые, спины их лоснились, завораживая. И мы даже чувствовали их запах – как от мокрой собаки.

история репортера

Репортёр стоял у открытой недавно к Дню защиты детей в здании аэропорта детской площадки и думал, что стоило бы сделать снимок. Площадку ещё никто не фотографировал. В его редакции одно фото стоило один доллар грязными. Хотя сейчас – заодно, в добавок к гонорару за репортаж, ради которого он сегодня сюда приехал, можно было бы подобрать и эти копейки. В репортёре боролись репортёр с обывателем, уже приучившимся получать, а не зарабатывать.

Детей было много. Вдруг они все стали расходиться. На площадке осталась одна девочка, тогда репортёр вытянул из кармана удостоверение прессы и пошёл к отцу ребёнка – мужчине, за пределами площадки подпиравшему плечом колонну.

– Здравствуйте, можно я вашу дочку сфотографирую для газеты?

Мужчина на удостоверение даже не взглянул:

– Конечно, можно.

Девочка в ту же секунду подбежала. Встала рядом и смотрела с любопытством. Репортёр сказал:

– Настя! (Уже подслушал, как её зовут.) Пойдём, ты заберёшься на эту лесенку, а я тебя сфотографирую!

Взял её за руку, но в ту же секунду вдруг из ниоткуда появилась мама. В брючном костюме, красивая и совсем юная:

– Стойте! Она же не причёсана!

Мама вытащила из сумки расчёску, убрала Настину чёлку заколочками и начала заплетать косу.

Волосы выбивались, но мама ничуть не злилась и не нервничала.

Репортёр спросил:

– Вы не торопитесь?

– Нет. У нас через два часа вылет.

– А когда взлетит самолет? – это уже Настя спросила репортёра.

– Они всё время взлетают, – сказал он.

– А вы не торопитесь? – спросила мама.

– Нет.

У репортёра было полчаса.

Отец девочки (репортёр только теперь увидел, что ему было лет двадцать пять) подавал маме невидимки из крошечной косметички. Мама укрепляла ими косичку на Настиной голове. Настя улыбалась, закрыв глаза.

Репортёру захотелось с ними куда-нибудь полететь.