Мужчина нужен, как роскошь, – очень, очень иногда. Книги, дом, забота о детях, радости от детей, одинокие прогулки, часы горечи, часы восторга, – что тут делать мужчине?
Часто езжу на автобусе мимо. Почти всегда смотрю в окно в надежде увидать кого-то из знакомых, но никогда никого не видела. И вот сегодня еду, занята испанским, автобус битком, восемь утра. И всё равно – отрываюсь от всего и смотрю в окно. Вот парковка, вот заезд, вот будочка для курящих. Если кто-то и будет из наших, то в будочке для курящих. Раньше могли стоять и на высоком большом крыльце, но сейчас там курить категорически запрещено. Будочка пустая. Дальше смотреть бесполезно, но я всё равно смотрю. И ровно в тот момент, когда автобус проезжает высокое большое крыльцо, ты спускаешься по ступенькам, вставляя в губы сигарету.
Это всё – как в кино. Это не секунда даже, это её доли. Ты спускаешься быстро, почти бегом. Чтобы я за эти доли успела тебя увидеть? Всё настолько чудесно, что я просто смеялась от счастья. И потом, вспоминая, смеялась весь день.
И это всё при том, что, когда около получаса назад я выходила из своего подъезда, точно так же бегом (потому что забыла наушник и пришлось за ним вернуться, иначе как бы я занималась испанским), я подумала почему-то о том, как хорошо всё-таки, что мой ребёнок вырос без отца.
Может, я и смеялась от того, что ты можешь, оказывается, жить без меня. Что куришь до сих пор, травишь себя. Что ты за железным забором.
Я бы и от Серёжи так посмеялась.
В раковом корпусе. В клинике было менее многолюдно, чем в прошлый мой визит. А вот в больнице наоборот – более.
В прошлый раз мы были вдвоём, а в этот – человек шесть женщин сидели. Все нервничали.
Напротив моей обтянутой искусственной кожей лавки была дверь в конференц-зал и туда стал собираться народ. Большинство были врачи, хотя, возможно, были и больные. Я отвлеклась и рассматривала этих врачей. И понимала, что, будь я больная, ни у кого из них я бы не хотела лечиться.
Может быть, я просто не хочу быть больной?
В прошлый раз (три года назад) маммография была для меня неприятной, болезненной. Сегодня из-за этого я нервничала в ожидании. Меня вызвали минут через десять после того, как я пришла, и минут за десять до времени, на которое была записана. Медсестра сделала всё очень быстро и очень комфортно. Мне не было ни неприятно, ни болезненно.
Потом я ждала вызова к врачу за результатом.
В прошлый раз ждала минут пятнадцать. В этот – сорок девять.
Сначала занималась английским. Собралась и попыталась разобраться в грамматических конструкциях со значениями прошедшего времени.
Потом отвлеклась на поток людей из конференц-зала. Только по одной женщине было видно, что она ухаживает за своей причёской. Многие были очень полные и уставшие, несмотря на то, что рабочий день только начался. Да и неделя рабочая началась. Я подумала про их больных, где они сейчас? Дома после операции? Или ждут в коридорах возле кабинетов? Надеются на них? А если врач не хочет работать? Вот как мы – не хотим иногда работать. У нас нет сил, желания, настроения... А если так у врача? Он ведь точно такой же живой человек...
Потом меня стали отвлекать женщины, которые сидели рядом и нервничали. Они ничего не говорили и ничего не делали, но я чувствовала физически их тревожность. Потом прибежала ещё одна:
– А где же мне оплатить?!
– В кабинете платных услуг...
– Как же мне найти кабинет?!
– Идите по коридору, потом налево, потом ещё раз налево...
И она побежала, чтобы успеть, а из пустого коридора летело:
– Как же мне не заблудиться?! Как же мне найти потом дорогу обратно?!
Она очень скоро вернулась, села, шуршала голубыми бахилами. Вызвали её быстро.
Я ещё подумала: наверное, можно сделать маммографию в день записи.
Вышла она тоже быстро. И сразу стала звонить:
– Да ничего не хорошо! Да не знаю я! Ещё целый час ждать результата!
Убрала телефон. Вздохнула.
Напротив уже появилась ещё одна полная светлая женщина. Она медленно улыбнулась и сказала:
– Да успокойтесь вы! Сколько людей с этим живут.
И вот тут я вспомнила: почему меня так долго не вызывают? Уже все, кто сидел тут, когда я пришла, зашли и вышли, а меня до сих пор не вызвали.
Я почувствовала, что сижу согнувшись. Распрямила спину и поняла, что нет сил её держать. Захотелось спать. Так шумно в коридоре, вдруг я не услышу свою фамилию?
И тут появились они. Мужчина непонятного возраста и женщина, пожилая, седые волосы под косынкой, в простом светлом платье и тапочках. Моя бабушка так одевалась на базар. Мужчина был в тёплой куртке. На голове – кепка с козырьком и на неё ещё натянут капюшон. Женщина шла бодро, в обеих руках – по нескольку пакетов. Мужчина тянулся.
Она подошла ко входу в отделение. На двери висели таблички: «Посторонним вход воспрещён!», «В верхней одежде не входить!» и «Проход в корпус № такой-то – через первый этаж по лестнице слева».
– Как же нам пройти в такой-то корпус, – спросила женщина, не спрашивая, и сразу оказалось, что она совсем не бодрая.
Я, молчавшая всё время, сколько была в этом коридоре, не выдержала:
– Вот же табличка, прямо у вас перед глазами!
Она посмотрела на меня. Потом на табличку.
– Пойдём!
– Подожди! – сказал мужчина. – Подпирает. Больно.
Лицо у него было бледно-жёлтое. Одутловатое, как у полного старика. Но он был молодой и неполный. Нижняя губа висела. Висела кожа под глазами. Серые и круглые глаза медленно-медленно двигались, пока не остановились на мне.
Дальше я не помню.
Меня вызвали громко. На лавках оставались только я и нервная женщина.
Врач мне понравилась. Очень от всех отличалась.
Сказала, что маммографию надо делать раз не в три года, а в два. Обязательно раз в год узи. Отдала диск.
И я пошла пить кофе в Kavk'у через Академическую. Эта любимая моя крошечная улица показалась мне старой и неуютной. Напротив в детском саду аниматоры заставляли детей кричать «Здравствуй, лето!»
Потом пила американо на остановке и, как раз когда садилась в автобус, мне позвонила Михайловна.
– Я вам перезвоню минут через двадцать!
Сказала я быстро, но трубку не положила.
Оказалось, она ехала мимо, увидела меня и сразу меня набрала.
Непростые у нас отношения, но за несколько минут мы сказали друг другу несколько важных вещей.
– Мы никогда ни к чему не готовы, – сказала она.
А я поспорила. Я часто с ней спорила. Почти всегда.
– Мы всегда ко всему готовы. Просто мы думаем, что не готовы.
__________
Комментариев нет:
Отправить комментарий