служба и фреска

До метро я ехала на такси, и таксист сообщил: «Когда я вас довезу, метро уже будет работать». А то я не знаю.

Захожу на станцию, а милиционер мне: «Хорошего вам дня!»

А каким же он может быть ещё, если он – воскресенье? Но всё равно приятно.

Ехала до вокзала. Поезд раскачивался сквозь город и даже под землей чувствовалось, что наверху Минск туманный, как Дели.

Под табло на вокзале – новые терминалы самообслуживания. Прежние тупили страшно, а эти работают почти молниеносно. Принимают любые карты, и купюры, и монеты, с купюр дают сдачи. Интерфейс – мартышка разберётся. В три секунды я купила себе три билета.
Но люди стоят в будку, ни пяди не сдают, нервничают и нервируют тётеньку в окошке

И в электричке (такая пустая) можно было спокойно лечь, что я и сделала.

Поезд идёт ровненько до Гудогая, я выхожу за две до конечной – в Солах.

Недавно прошёл сильный дождь, но тепло и всё уже высохло, только липами пахнет мокрыми. И запах этот, и солдатики на листьях возвращают в киргизское детство.

Иду к костёлу. До обратной электрички у меня ровно час.

Городок совершенно пустой, ни души. Здесь ничего не изменилось за два года, только на станции открыли «Евроопт» (цены – как в Минске).

Я прихожу – у костёла очень много разного транспорта, кто-то даже приехал сюда откуда-то на такси 152.

Но двери кажутся закрытыми. На лавочке у дверей – три женщины. Спрашиваю у них, откроют ли костёл и если да, то когда, и думаю почему-то сразу, что по-русски они не понимают и не говорят. Но я ошибаюсь. Одна из женщин отвечает: «Там открыто». И я сама уже слышу службу.

Вхожу. Понимаю, что здесь – все. Храм полон. Тяжёлая дверь, конечно, предательски упирается и стонет, но на меня не оглядывается никто, кроме девушки, что стоит сразу у двери и сразу двигается вправо, давая мне место.

Я встаю ровно напротив священнослужителей. Их двое. Высокий и невысокий, оба полные.

Служба идёт на польском языке. Прихожане стоят на коленях. Пол мраморный. У кого-то под коленками специальный ковричек (такие стопочками сложены на лавочках), у кого-то кусочек ковровой дорожки, у кого-то личная подушечка. У одного мужчины – варежки.

Потом все начинают приветствовать друг друга, и я с удовольствием даю правую руку девушке, поделившейся со мной местом, потом мужчине слева, который первым не решается протянуть руку мне, я ведь незнакомая, чужая.

Затем не все выстраиваются коридором в центре, через весь храм от алтаря до дверей,  а оба священника идут вдоль рядов коридора, давая верующим с рук облатки. И мальчики заботливо подносят к лицам блюдца, чтобы крошки не падали на жёсткий пол.

Служба закончена. Люди возвращаются к стульям и лавочкам. Священник (тот, что выше – поэтому он кажется главнее, он и есть главнее) говорит от себя. Оглашает время и место проведения в ближайшее время служб и мероприятий. Говорит по-русски, с мягким белорусским акцентом, но вставляет вдруг слова польские и на латыни.

Он говорит, как учитель, прихожане слушают, как примерные ученики. Священник  замолкает, все сидят в полной тишине.

– Чего молчите, может, есть вопросы какие?

Точно как на уроке.

Вопросов нет. Священник отпускает, и все, кто находится в половине церкви, что ближе к выходу, встают и уходят. В другой половине храма остаются женщины. Они начинают петь.

Поют старательно и слаженно. Кто-то, может, когда проходит отведённое время, тоже уходит незаметно, допевая на ходу. Кто-то тихо обменивается новостями или здоровается.

Все в красивых платьях, в бусах...

Женщина впереди встаёт на колени и я вижу подошвы её босоножек с каблуками стаканчиком и ухоженные пятки.

Когда остаются всего две-три женщины, я обхожу храм, чтобы увидеть наконец своими глазами фреску «Чудо над Вислой». И я нахожу её последней – справа от алтаря. Под ней у стены на стуле сидит светский мужчина с чётками. Что-то шепчет.

Выхожу из костёла. Высокий свяшенник говорит мальчишке, играющему на крыльце:

– Калi мяне пакатаеш?

Все, кто приехал на роварах, уже разьехались. Разъезжались тарахтя машины. Женщина с ухоженными пятками уходила пешком.