вторник, 24 декабря 2019 г.

3412, или Выгорание на «Дожде»

Психотерапевт и психолог Светлана Кривцова об эмоциональном выгорании,
из подкаста «Психология на «Дожде».

Когда слушала, на меня произвела впечатление эта передача. Настолько, что решила снять текст. Когда читала потом, впечатление уже было не то.

Слушала на работе. Работа тем хороша, что, когда стоишь на разделке теста, можно слушать: песни, книги, уроки иностранного... Но если на печке стоишь, слушать ничего не получится. На печке вообще отвлекаться нельзя.

...выгорают как раз люди, которые сначала горели. Те, кто не загорелся, тот и не выгорит. И отсюда появляются разные вопросы о том, что, может быть, это опасно, загораться чем-то. Может быть, нужно вообще держать всё на расстоянии вытянутой руки, ни во что сердцем не вкладываться, всей душой не вкладываться, и тогда ты не выгоришь. И вообще говоря, много вопросов часто задают о том, можно ли вообще не выгореть при такой интенсивности жизни, при такой интенсивности труда, при несовершенствах менеджмента, который существует на работе. Особенно много вопросов задают люди творческих профессий, например, рекламщики, учителя... Хотя выгорают все. Но интересный это феномен и мы сейчас очень коротко попытаемся понять, в чём его суть, и, может быть, попытаемся понять, как справляться с этим феноменом и как может быть себя защитить от него. Возможна ли какая-то профилактика эмоционального выгорания... и т.д.

Итак, речь идёт о некотором состоянии, когда любимая работа, которая увлекала, вдруг перестаёт это делать. Выделяют три классических признака эмоционального выгорания, причём эти признаки выделили первые же исследователи. В 74-м году этот феномер был впервые описан социальными психологами, которые как раз изучали людей помогающих профессий, то есть тех, кто занимался социальной деятельностью, такой высоко идеологической деятельностью, например, это были социальные работники, миссионеры, то есть люди, которые шли работать, имея в виду какую-то большую гуманистическую идею и в довольно короткий срок с большинство этих людей (но не со всеми) происходили одни и те же перемены. Вот эти три признака эти перемены и описывают. Во-первых, появлялась усталость. Усталость, которую нельзя было описать вот этим вот хорошим «усталые, но довольные дети возвращались, домой». То есть усталость была скорее сопряжена с каким-то общим недовольством и она не прекращалась и не уходила после того, как ты выспался и даже побывал в отпуске. И усталость накатывала по мере приближения к рабочему месту. То есть сам вид работы, звонок с работы как-то вдруг вызывали такое обесточивание организма. Усталость была не придуманной такой вещью, потому что было ощущение, что силы, энергетика уходят и у тебя больше нет ресурсов для того, чтобы делать то, что ты делал совсем недавно. Параллельно с этим вот это недовольство, которое сопровождало усталость, начинало как-то иррадировать, расширяться, и уже вызывали плохие чувства, иногда даже агрессивные чувства, как будто накопилось большое раздражение, и сотрудники, и клиенты и вообще всё, что связано с работой. И это было тем более парадоксально, потому что это были виды деятельности, которые как бы были для людей и ради людей, но сами эти люди вдруг начинали сильно раздражать. И вот на фоне всего этого любой нормальный человек, конечно, получал и третий признак. Он начинал ругать себя самого. Во-первых, он становился менее продуктивным и это было заметно не только начальству, но и ему самому, то есть он больше не мог так много, и так радостно, и так продуктивно функционировать, и делать что-то, ему с трудом удавалось гораздо меньшее количество работы, во-вторых, он ругал себя за то, что он больше не любит то, что должен любить. И вот это недовольство собой добивало окончательно человека и на выходе эмоциональное выгорание действительно напоминало затухающие угольки, которые уже даже не тёплыми были, а остывали и только серый дымок из них выходил. Это мы можем сегодня квалифицировать как психогенную депрессию, то есть вызыванную реальными обстоятельствами и способом отношения к этим обстоятельствам болезнь связанную с потерей витальных сил, с потерей интереса к жизни и готовности эмоционально открыто вступать в эту жизнь, принимать этот мир. Опустошение. Что может способствовать эмоциональному выгоранию? Сегодня, когда эмоциональное выгорание описано для всех типов работников (даже для тех, кто сидит дома с детьми, а не ходит на работу): и для творческих работников, и для банковских работников... эмоциональное выгорание описано для всех и вот сегодня, конечно, большой интерес вызывают факторы, которые ускоряют этот процесс. Вот если задать себе вопрос – что можно сделать, чтобы все твои подчинённые выгорели, или какие признаки должны быть в том месте, где все выорают с большой скоростью? Вот это важно для руководителя и даже самому человеку, если он пришёл в такую организацию можно было бы посмотреть, что способствует выгоранию. Такие признаки есть, исследования есть, конечно, большинство из них говорит о плохо организованном процессе управления, о таком слепом управлении, формальном управлении, управлении, которое не учитывает специфику работы, не доверяет людям или наоборот попустительски относится, то есть в любом случае эмоциаональное выгорание это всегда показатель как раз гармоничного стиля управления, и, действительно, руководителю многое можно сделать, чтобы ускорить процесс этого выгорания а можно быть бдительным и как раз этого не делать. И я это всё наблюдаю у реклащиков,  у учителей, у банкиров, у людей, которые работают в больших организациях, корпорациях. Что может сделать руководитель? Парадоксальный вопрос. Самое большое – не замечать их усилий. Не давать обратной связи. Никак не высказывать свою точку зрения. Людям важно получать оценку своего труда, даже если она будет негативной, но уважительной. Критика сама по себе не может способствовать выгоранию, выгоранию способствует несправедливая критика, несправедливое отношение, когда, например, смотрят только на формальную сторону дела, когда не учитывают, например, ту цену, которую человек заплатил за достижение результата, а смотрят только на сам результат. Такой стиль отношения – безличный, неперсональный – особенно когда речь идёт о людях, в труде которых очень большая творческая компонента, потому что эти люди они ведь выкладываются, и если человек работает нутром, то в конце этой работы возникает опустошение, потому что он выложился и отдал несколько больше, чем следовало бы, может быть. И вот в этой пустоте он оказывается невероятно уязвимым и поэтому оценивание людей творческих должно учитывать эту хрупкость самоценности. В определённые моменты, потом это проходит, потому что человек вс-таки успокаивается, отдыхает, но, действительно, очень важно, чтобы на работе был кто-то, кто может вызвать у тебя вот это ощущение, что ты увиден, что тебя увидели и тебя увидели уважительным взглядом и то тебя оценили более или менее справедливо. И если этого нет на работе, то очень важно, чтобы это было хотя бы где-то. Чтобы это были авторитетные друзья или старшие, кто мог бы выслушав тебя сказать: «Ну, в общем, ты всё сделал правильно в тех непростых обстоятельствах». Или, может быть, не всё, но вот это и вот это ты, действительно, сделал хорошо. И тут я снимаю шляпу, не факт, что я сам бы поступил более мудро. То есть этот диалог с кем-то, кто тебя оценивает, очень важен для человека, вкладывающего душу в свою работу. Но иногда всё-таки мы сталкиваемся с тем, что человек не очень готов всё-таки сам ухаживать за состоянием своей души. Этот тезис я говорю сейчас, потому что эмоциональное выгорание: переработки, формальное отношение, попустительство, иногда просто отсутствие элементарных условий для труда, когда слишком тесно, когда нет к тебе уважительного отношения, они всё-таки человека делают хронически недовольным, но при этом он этого сам не чувствует и не замечает. И вот эти люди, люди, которые проглатывая одно за другим маленькие недовольства, маленькие не нравится, очень быстро забывают о них, вот эти люди первые кандидаты на эмоциональное выгорание.

Нравится и не нравится очень важный аспект человеческой жизни. Мы очень часто влюбляемся в какую-то идею, в какой-то проект, может быть, у нас есть какая-то концепция, как мы должны жить, кто мы. У нас есть небольшая такая идеализация организации, в которую мы пришли и проекта, в котором мы участвуем. И вот эта красивая картинка, грандиозная, наполняющая тебя гордостью, эта картинка может заслонить какой-то очень важный аспект жизни. Гордость – хорошее чувство, но это холодное чувство. А выгорание происходит, когда у человека обнулился запас теплоты, внутренней теплоты. А тёплые чувства мы пополняем, когда мы переживаем очень непосредственно, почти по-детски радость по поводу очень простых каких-то вещей. Мы можем измерить для себя вероятность того, когда мы выгорим. И произойдёт ли это вообще, может быть, мы попадаем в тот процент людей, которые абсолютно устойчивы к эмоциональному выгоранию. Сделать это совсем несложно. Если я вспомню впечатления от последней недели, или сегодняшнего дня, или последних месяцев на своей работе и спрошу себя, представив какие-то внутренние весы, на одну чашу которых я положу всё то, что меня на моей работе напрягает, что является источником стресса, моего недовольства, моих обид: конфликты, непонимания, формальное отношение, что-то такое, что делает для меня проблематичным саму мысль о том, чтобы идти на работу; а на другую руку я положу что-то позитивное, но не на уровне идеи позитивное, вот всё-таки я работаю в такой компании и всё-таки у меня очень приличная зарплата в среднем, если сравнить, другое – положить что-то, что каждый день, не только в день зарплаты, согревает мне душу, на моей работе. Есть ли что-то? Осталось ли там что-то, что мне по-настоящему нравится, не по идее, а по процессу. Процесс работы, что может нравиться в этом? Это очень серьёзный вопрос. Это вопрос-исследование, что я здесь делаю.



Что мне нравится? Нравится ли мне отношение? Хорошее отношение согревает. Нравится ли мне предмет, которым я занимаюсь. Материал, процесс, если я что-то произвожу. Завораживает ли он меня по-прежнему? Интригует. Интересует ли меня тема или материал, с которым я работаю. Моё ли это? Это очень важная вещь. Вот это потивоядие от сгорания. Отношения, возможности, процесс. И тогда вот так вот субъективно попробовав, куда склоняется чаща этих весов, я могу увидеть угол наклона, и критерий очень простой. Если хорошего больше, хотя бы на один процент, то я в безопасности. Если я это понимаю, то я должен работать над хорошим, может, наконец, познакомиться лично с человеком, которому я каждый день звоню по телефону, но даже не знаю, как он выглядит. То есть ухаживать за отношениями – это профилактика выгорания. Полюбить материал – это профилактика выгорания. Но если всё это не помогает и всё-таки начительно перевешивает негативное, то вот этот вот угол перевеса и определяет угол наклонной плоскости, по которой я скатываюсь в сторону психогенной депрессии, вызыванной работой. Конечно, большую помощь оказывает то, что у меня есть помимо работы, у меня есть отношения, семья, дети.

О чём нужно беспокоиться? Нужно беспокоиться о том, чтобы у нас всегда была хорошая чувствительность к нравится – не нравится. На фоне нашей ответственности, больших проектов, честолюбия, целеустремлённости, не терять близость к себе, не терять эту способстность слышать даже тихий голос нравится – не нравится. На самом деле, когда последние двадцать лет нейробиологи стали исследовать работающий человеческий мозг, обнаружилась удивительная вещь – важнейшую роль в переживании человеком хорошей жизни играет не неокортекс (то есть не те самые структуры больших полушарий головного мозга, в которых наши с вами планы, мышления, свобода), а играет также лимбический мозг, эмоциональный мозг или древний мозг, который лежит под неокортексом. И вот именно этот мозг тихонечко посылает сигналы: нравится – не нравится, моё – не моё, тепло – холодно. Но новый мозг, он может ведь и не слушать тихие сигналы этого лимбического мозга и он может вообще запретить ему разговаривать, ведь сейчас время для подвига. Или он может быть воспитан в такой сумасшедшей самоотверженности. Само слово самоотверженность – очень странное слово (когда печатала, у меня выскочило «страшное»), в нашей культуре оно часто является положительной характеристикой, а вообще оно ведь означает, что кто-то больше не желает слушать, подходит это ему или нет, тепло мне здесь или холодно. И тут начинается вымораживание, потому что голос лимбического мозга очень тихий, а голос наших красивых идей, нашей воли может быть очень сильным. Конечно, может быть и другой крен.

Когда мы говорим о выгорании, нам нужно гармонизировать свои отношения с чувствами, не с высокими нашими чувствами, а чувствами прилегающими, которые прилегают к коже, к нашему телу. Они будто прилегают к нашей душе, и вот что там говорится, тело или холодно, могу ли я это распознать, достаточно ли этого в моей жизни, потому что депрессия это обнуление тепла. И критерий тогда очень простой. Сделайте что-нибудь, пойдите куда-нибудь, что приведёт к тому, что где-то в районе от горла до пупка станет тепло. И, может, даже горячо. И может даже подступят слёзы, потому что это избыток тепла. И вот когда здесь растекается это тепло и движется по всему телу, мы защищаемся от эмоционального выгорания.

Человек может сам себя подогревать.

Что делает меня тёплым?

Что мне нравится?

Хорошие слова. Стихи. Встреча с человеком, после которого теплеет на сердце. Что делает мою жизнь мягче? Как эту мягкость вернуть в свою жизнь? Высочайшее искусство быть продуктивным, эффективным и не потерять мягкость. Вот это и есть секрет тех, кому не страшно эмоциональное выгорание.


четверг, 19 декабря 2019 г.

3455, или Кофейня открывается в восемь

И только десять минут после восьми, а у окошка уже человек пьёт кофе. За соседним столиком уборщица, она недавно домыла полы и теперь читает: кофейня – объект буккроссинга.

А я иду в магазин – вот так рано утром после работы, как другие после работы вечером.

– Ленуся, что купить?

– Можешь купить сырок.

– И всё?! А что ещё?

– Можешь купить ещё один сырок.

Потом еду на маршрутке домой (с одним сырком в авоське) и Ленуся в это же время по этому проспекту на маршрутке с тем же номером – на занятия.



Она – учиться, я – спать и писать.

Пишу материал в газету. О человеке, которого никогда не видела, только один раз по телефону общалась. Фактуры мало, времени мало, строка идёт тяжело. Но сроки поджимают, поэтому я действую как немец. Ставлю таймер и работаю над текстом полчаса в день. Сажусь и работаю с любого места, за которое зацепится глаз (не мысль, но это пока). Позавчера ещё мыслей не было, а вчера в электричке по пути на работу начали рождаться. Записывала их сразу в телефон. И заголовок придумался хороший, единственно возможный. И последнее предложение. И структура.

И потом, уже идя на работу, останавливалась, потому что опять рождались мысли, записывала, ведь после не вспомнишь, даже если после будет очень скоро. А когда придумывала про Марс, подумала – ну, это уже записывать не буду, потому что точно не забуду. И на работе всю ночь напоминала себе – не забыть про Марс, не забыть про Марс... А сейчас открыла записи на телефоне – там про Марс уже написано.

Ох, я соскучилась по этой работе.

воскресенье, 15 декабря 2019 г.

идеальный рождественский кекс

Знали бы вы, сколько мне пришлось их съесть, пока вышел такой, как я люблю, – чтобы быстро, просто и запредельно вкусно.
  1. Изюм – 100 граммов. (Ура! Не надо гор сухофруктов и цукатов.) 
  2. Грецкие орехи – 100 граммов. (Не надо никакого дорогого миндаля. Миндаль съешьте просто так. Вообще ешьте его сам по себе, никуда не добавляя, в качестве перекуса, по 14 ядрышек в день.) 
  3. Мука – 250 граммов.
  4. Сливочное масло – 170 граммов (ещё кусочек, чтобы смазать форму, и потом ещё кусочек граммов 50-80).
  5. Яйца – 3 штуки (если мелкие, можно 4).
  6. Сахар – 170 граммов.
  7. Соль – щедрая щепотка.
  8. Сода – половина чайной ложечки.
  9. Сахарная пудра – пакетик.
  10. Цедра одного грейпфрута.
  11. Пряности (корица, анис, мускатный орех, кардамон) – по вкусу.
Итак берём 100 граммов изюма. Моем его хорошенько горячей водой и заливаем: если водой, то можно сразу перед приготовлением теста. Если алкоголем, то залейте заранее, например, накануне вечером. Алкоголь берите крепкий. Я покупаю маленькую бутылочку бальзама, любого белорусского (они все хорошие), но обязательно 40-градусного, выливаю бутылочку полностью в банку с изюмом, банку закрываю крышкой, ставлю в холодильник. Бальзам потом можно слить опять в бутылку, он получится ещё круче, настоенный на изюме. Ещё гуще, ещё слаще и бархатнее, самое то добавить в декабре в чай или кофе.

Изюм берите обычный. Я пробовала печь кекс со своим любимым джамбо (джамбо я покупаю чилийский в сухофруктовой лавке в Green'e, он там шикарен, у него вкус, как у старого вина, а на Комаровке сколько ни покупала – джамбо просто сладкий), но джамбо – крупный, он оседает в тесте, кучкуется на дне и, кроме того, эти изюмины огромные в кексе потом мешают целостному восприятию, а вот обычные маленькие – органичны.

Но начинала я, конечно, с любимым изюмом, потому что главное правило приготовления любого блюда – все ингредиенты должны быть максимально хорошего качества.

По возможности, конечно. Отталкиваемся от того, что мы можем себе позволить.

Так вот берлинцы, например, в большинстве своём не могут, а мы можем – позволить себе купить хорошее сливочное масло. Возьмите такое, чтобы жирность была не менее 82,5 процентов и чтобы масло было из пастеризованных сливок (из нормализованных масло хуже).

И муку – пшеничную высшего сорта – тоже купите хорошую. С тех пор как в ближайшем к моему дому «Хите» продаётся Reggia, я покупаю только её.



Итальянская мука из мягких сортов пшеницы, два рубля с копейками за кило которой – вообще ничто, учитывая, что вы получите на выходе. Во всём, что печём, мука и масло – главные. А яйца и сахар играют вторую партию.

Но возвращаемся к изюму, который у нас там уже отмок. Вываливаем его в ситечко над посудой, и пусть в неё стекает вода или бальзам.

Включаем духовку на 170 градусов.

Орехи моем в горячей воде, выкладываем на лист и ставим в духовку минут на 10-15.

Масло режем на кусочки в большую глубокую посуду, оставляем размягчаться.

Грейпфрут (берите небольшой – большой замучаетесь держать в руке – и свежий; чем свежее, тем больше будет цедры) моем и сдираем с него цедру на самой неудобной тёрке – на той, на которой дерём картошку на драники.



Половина цедры, конечно, останется между этими отверствиями, но мы отковыряем её обычной вилкой.

Цедру кладём в масло. Туда же высыпаем сахар и соль, раздавливаем сначала всё вилкой, а потом взбиваем миксером до однородной массы. Я всегда пробую её с видом шефа (типа проверить соотношение сахара и соли, а на самом деле – потому что она неимоверно вкусная) и всегда на этом этапе думаю – а, может, нафиг его этот кекс? Но есть, есть у меня всё-таки сила воли не есть.

И я беру три яйца, мою их, и по одному разбиваю в массу и опять взбиваю миксером. Одно вбили, разбиваем следующее.

Взбили, отставили. Теперь (или раньше, как там у вас будет получаться) вытащим орехи из духовки, пусть остывают.

Насыпаем муку в большую миску, добавляем в муку соду и пряности. Я сыплю много корицы, немного всего остального. Пряности добавляйте на свой вкус. Всё старательно перемешиваем ложкой.

Орехи ссыпаем на сложенный вдвое лист бумаги или пергамента и аккуратно скалкой пожмякаем и покатаем, чтобы они размельчились. А потом с бумаги сразу ссыпем их в масло. Туда же изюм, перемешаем, потом муку и иже с ней, и аккуратно всё опять перемешаем миксером на самой медленной скорости до однородной массы.

Форму я беру алюминиевую – стандартную, 23 сантиметра в диаметре, 5 сантиметров в высоту (я их покупаю в цуме). Форма – одноразовая, но её запросто можно использовать несколько раз, если кекс в ней резать аккуратно. И даже если неаккуратно порежете и прорежете дырку, всё равно в этой форме можно потом испечь пирог с тыквой или любой другой подобный пирог.



А мы смазываем форму кусочком сливочного масла и выкладываем в неё тесто. Тесто будет нежидкое, липкое и торчащее, аккуратно его разровняйте руками, без экспрессии – оно потом всё равно в духовке растает и разольётся.

Ставим форму в духовку ровно на один час и двадцать минут. Минут через двадцать начнутся умопомрачительные запахи.

Когда до окончания выпечки останется минут пять, возьмите кусочек масла граммов на 50-80 и растопите его на водяной бане. И как только вынимаем кекс из духовки, кисточкой всё это жидкое масло – на кекс. Не сразу выливаем, а постепенно смазываем, пропитываем.

А как впитается масло, через ситечко посыпаем кекс сахарной пудрой. (Купите хорошую обычную пудру, просто из сахара, без всяких крахмалов. Я лидскую покупаю.) Посыпали – ждём, пудра подтает. Ещё раз посыпем. Она снова подтает. Ещё подождём и ещё раз посыпем. Четвёртый раз можете посыпать утром или перед подачей на стол.

Когда кекс остывает, я накрываю его сверху фольгой или стеклянной крышкой от сковородки. Без крышки он сохнет, но хуже не становится. А с крышкой не сохнет очень долго.



_____________

Если вы хотите меня поддержать – слушайте мои книги.

понедельник, 9 декабря 2019 г.

3524

Сегодня я опять журналист.

Ездила в электричке в город в темноте. И много людей со мной ехали. Потом в метро ещё больше было людей. Потом шла с метро и люди со мной шли.

Светлый офис, эспрессо из машины в маленьких белых чашках. Блокнотик, ручка, диктофон. Люди рассказывают и я вставляю какие-то глупости (потом, когда буду записи снимать, буду думать, зачем я это говорила?)

Зачем это говорила, а это делала? Причём не впопыхах, не торопясь, в спокойной обстановке. Мне всё-таки надо, чтобы время поджимало и подпихивало. У меня тогда его не остаётся на глупые действия и на глупые мысли.

Как доказательство – в быстрые шахматы я играю лучше. Это ж надо – наворотив ошибок, поставила мат индусу (!) за десять секунд до конца игры!






четверг, 5 декабря 2019 г.

как у шведского солдата

День рабочий, но Ленка вдруг предложила замениться, я согласилась и попала на итоговую встречу участников челенджа 7дзёндляежы. Но сначала я приехала домой после ночи. Обычно я еду с желанием спать. Сегодня было другое – желание есть брюссельскую капусту.

Впервые в жизни я ела эту капусту как раз во время челенджа, то есть совсем недавно, – благодаря газетке Ксении Вятской #своёродное. Наверное, я очень любила эту капусту в какой-нибудь из жизней прошлых, потому что в тот первый в жизни раз, пока я мыла её, чтобы приготовить по описанному в газетке рецепту, не удержалась и съела один кочанчик сырым, страшно боясь при этом, что вдруг так её есть нельзя, вдруг сырая она ядовитая... Но так хотелось съесть, что некогда было даже гуглить.

Она была очень вкусная сырая, но я остальные все кочанчики (граммов 400) приготовила по рецепту (полчаса и готово!), получилось на два раза и с первого же из этих двух разов брюссельская потеснила на троне во дворце любимейших моих овощей маргеланскую редьку. Ладно, брюс будет король, а редька – королева.

Вчера на Комаровке я купила очередной килограмм капусты. На ужин жарила её на сливочном масле, добавляла соевый соус, чёрный кунжут и съела это всё с сыром из пахты. А сегодня, хоть и хотела очень есть, всё-таки сначала легла спать и только когда проснулась, отобрала самые крошечные кочанчики, вымыла их, порезала каждый на четыре части, добавила к ним резанное на кусочки яблоко мутсу и мелко порубленные листья мяты. Немножко сока из лимона, соль и подсолнечное масло. У меня был только один выходной вечер между двумя рабочими и я раздумывала – может, не ехать, в посольство и тогда добавить в салат ещё и чеснока? Не вытерпев, не дождавшись решения, села и съела капусту до последнего листочка. Без чеснока. Следовательно – поехала.

За что была вознаграждена кофе, шоколадным печеньем с трещинками, просто королевским, тёплым ещё штолленом, книгой про шведскую кухню и из самого себя «вырастающим» стаканчиком, какой предусмотрен в обмундировании любого шведского солдата и который можно постоянно носить с собой (даже в кармане) – на американо рассчитан точно, а капучино можно просить маленький.

Но было главное вознаграждение. В этом светленьком скромном зале для мероприятий на первом этаже посольства, в зале с адвентскими свечами и веночками на широких подоконниках, завешенных шторами из хлопка, в зале, где мы несколько часов просидели на жёстких деревянных стульях,  – произошёл взрыв, в результате которого мой личный космос стал в разы огромнее. Я услышала людей, замороченных, как я, на мелких камушках, убирая которые, мы сдвигаем горы.

И вот я ушла, и шла пешком к проспекту на маршрутку, снова думая про результаты своего челенджа, в который я полностью перестала отвлекаться за едой на другие дела, и тогда от еды меня начали отвлекать мысли.

Чтобы научиться останавливать движение в голове, надо, даже если очень торопишься, а на улице неуютно и холодно, остановиться в переходе, снять перчатки, достать кошелёк и дать денежку уличным музыкантам, и в маршрутке смотреть в окно, а не в смартфон, и ребёнка слушать внимательно, а не заодно. И много ещё есть правил, они вспомнятся, как только получится хотя бы на минуту остановить движение в голове.

В маршрутке, без мыслей глядя в окно, я вдруг вспомнила, что когда ела днём салат, у меня тоже не было никаких мыслей. Я чувствовала сок и соль, как хрустят листочки, как в меня переходит сила этих продуктов, как она наполняет меня, как мне здорово.


воскресенье, 1 декабря 2019 г.

а нами ноябрь прожит

В прошлом ноябре была безвыходная неделя (не без выхода, а без выходных).

В этом я отдыхала ровно столько дней, сколько работала.

Вчера шла в пекарню под холодный ветер, на Ивановской дом, через двор которого я хожу, там подсобка, лопаты какие-то в ней всегда валяются, мешки и вёдра. Теперь окна подсобки завесили мягкой плёнкой и на холодном ветру она плещется и шуршит жутко, как в ужастике. Плёнка чёрная, двор тёмно-серый. Окна, в которых свет, контрастируют. Сразу представляешь, как за ними тепло и что там едят что-нибудь вкусное и совсем не напрягаются, ведь суббота. Даже машины во дворе припаркованы аккуратнее. Видно, что человек ставил авто вечером пятницы, не собираясь за руль до утра понедельника.

Выхожу на Захарова – навстречу несётся скорая, маячит. Иду дальше, следом едут спасатели. Одна машина, вторая. Все с мигалками и сиренами. Потом ЗИЛ – старенький, но старательно везёт пожарную лестницу. Торопится изо всех сил. Проезжает, и обычный шум центральной улицы кажется тишиной. Но опять сирены и опять вижу мигалки с Первомайской заворачивают, и опять проезжают мимо ещё два «спасателя». И тогда я понимаю точно, что у кого-то большая беда. И думаю про спасателей – давайте, давайте быстрей!